Что-то в этом роде он и попытался сделать накануне. Но Эльвира Леоновна быстро взяла себя в руки, бежала с поля боя для восстановления сил и второй раз, Илюшин чувствовал, не позволила бы ему так легко выбить себя из колеи. Следовало искать другие пути для выяснения правды, и, поразмыслив, Макар понял, что именно предпримет сегодня. Он натянул джинсы, тонкий свитер и, забыв про завтрак, вышел из дома.

Сбегая этим свежим утром по ступенькам провалившегося крыльца, Макар не ожидал, что Афанасьев окажется во дворе, – Илюшину хотелось только побродить вокруг дома старика, потому что бездействовать в своей комнате он был уже не в состоянии. «Я становлюсь похожим на Бабкина, – раздраженно думал Макар, вышагивая по разбитой изъезженной дороге мимо уже вовсю цветших сиреневых кустов. – Много бессмысленных действий – это в его стиле».

Увидев в саду старого соседа Шестаковых, Илюшин на миг замер, а затем рванул вперед, как охотничья собака, наконец-то взявшая след. Макар придавал совпадениям и случайностям весьма большое значение, а потому даже не сомневался, что Яков Матвеевич послан ему провидением, чтобы дать ответы на все его вопросы.

А вопросов у Илюшина было много.

Именно с этого он и начал, подойдя к палисаднику: не задумываясь, перегнулся через ограду и негромко сказал, запыхавшись от быстрой ходьбы:

– Здравствуйте, Яков Матвеевич. Вы меня помните? У меня к вам есть кое-какие вопросы. Мы можем поговорить?

Обычно Афанасьеву не составляло никакого труда поставить на место молодых и не очень нахалов. Откровенно говоря, молодые и не очень нахалы сами побаивались Якова Матвеевича и без веской причины к нему не лезли – чувствовали, что выйдет себе дороже. И будь Афанасьев этим утром в форме, он непременно осадил бы не в меру прыткого постояльца соседей – тот отчего-то решил, что может спрашивать Якова Матвеевича таким тоном, будто у него есть на это право.

Но бессонная ночь не прошла для старика бесследно, а чувство неловкости перед незнакомым человеком, на которого он накричал без видимой причины, не позволило отчитать его второй раз. Во всяком случае, именно этот аргумент мысленно привел в свое оправдание Афанасьев, открывая калитку и пуская гостя во дворик. Внутренний голос подсказывал, что он совершает ошибку, и Якову Матвеевичу стоило бы прислушаться к голосу. Однако он этого не сделал. И оказался не готов к напору вошедшего, который, едва зайдя внутрь, обернулся к Афанасьеву и, пристально глядя на него проницательными серыми глазами, сказал:

– Я хочу поговорить с вами о том, что случилось в этом городе восемнадцать лет назад.

Илюшин хотел добавить, что тогда в один день погибли два человека, но увидел по лицу старика, что этого не требуется – тот понял его без всяких пояснений. Яков Матвеевич посерел на глазах, морщины на его лице заострились. Отвернувшись от Макара, он одернул ворот телогрейки и принялся неловко застегивать пуговицы, хотя на улице теплело с каждой минутой.

– Что вам… – начал он наконец, справившись с верхней пуговицей. – Какое ваше дело? Зачем вы меня об этом спрашиваете?

– Затем, что вы знаете о том, что произошло, – наугад сказал Илюшин и по дернувшимся пальцам старика понял, что угадал.

Не глядя на Макара, Афанасьев продолжал возиться с пуговицами, терзая одну за другой. Илюшин молча ждал, и его молчание было для Якова Матвеевича еще невыносимее, чем вопросы.

– Здесь все знают, что произошло, – выдавил он наконец. – У любого спросите.

– Вот я и спрашиваю у вас, – не собираясь отступать, сказал Макар. – Я не журналист, не буду писать статью, и мой интерес носит иной характер.

По лицу старика он тотчас увидел, что совершил ошибку, но было уже поздно. Слово «журналист» сделало свое дело – растерянность хозяина как рукой сняло: борзописцев он ненавидел лютой ненавистью, и эта ненависть помогла ему сконцентрироваться, хоть визитер и признался, что не относится к этой братии. Впрочем, на слово верить ему старик не собирался.

– А не надо! Не надо свое любопытство кормить чужими трагедиями! – Афанасьев повысил голос, делая шаг навстречу визитеру. Глаза его сузились, беспомощность исчезла, и Яков Матвеевич стал похож на заточенный кусок льда – острый, ледяной, к которому нельзя прикоснуться, чтобы не обжечь руку холодом. – С какой стати я вам должен что-то рассказывать? Идите, разговаривайте с другими, вынюхивайте что хотите! А меня оставьте в покое! Тоже мне, нашли тему… Если живущих не уважаете, так хоть мертвых уважьте, не лезьте к ним в могилы!

В другое время Макар ушел бы от разговора с таким противником, признав свое поражение, – старик оказался вовсе не прост и далеко не беззащитен. В другое – но не сейчас. В нем было живо воспоминание о растерянном и жалком лице Зари Ростиславовны, рассказывающей о высмеявшей ее Шестаковой.

– Любопытство здесь ни при чем, – холодным тоном сказал Илюшин и в эту минуту ничуть не грешил против истины. – Я – частный детектив. И у меня есть заказчик, который очень хочет выяснить все подробности этого дела. Вы же не будете отрицать, что «дело» есть, не так ли?

Яков Матвеевич почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. «Частный детектив?!»

– Если вы не хотите со мной разговаривать, у меня нет никакой возможности вас заставить. – Голос Илюшина звучал угрожающе, в противовес смыслу произносимых слов. – Но у меня всегда остается возможность обратиться к другим людям.

Он развернулся, собираясь уйти.

– Нет-нет, постойте!

Сорока, испуганная вскриком, сорвалась с изгороди и пронеслась над головой Илюшина.

– Я могу изложить вам только факты, – хрипло проговорил старик и посмотрел на Макара так, что тот опешил: ярость во взгляде Якова Матвеевича сменилась мольбой. – Только факты! – умоляюще повторил он и, не дожидаясь ответа Илюшина, отвернулся и побрел в глубь дворика, к закрытому сараю, перед которым стояли два ведра с землей и лопата. Остановился возле ведер, бессмысленно глядя на них и суетливо расстегивая пуговицы, которые сам же застегнул несколько минут назад.

– Факты, – одними губами повторил Яков Матвеевич и провел рукой по лбу, стирая пот. На лбу остались грязные разводы.

– Хорошо, расскажите факты, – осторожно согласился подошедший Илюшин, твердо решивший выяснить все, что только возможно.

– Факты в том, что она умерла, а за ней и Чудинов, – горько сказал Афанасьев. – Ее тело нашли в двух шагах от берега, она зацепилась шарфом за льдину. А врача почти засыпало снегом, пока он лежал мертвый. Такая метель мела… Никогда такой не было раньше, вы слышите?! Первый раз – в том году! Если бы все так не совпало! Все было бы по-другому, понимаете вы или нет?

– Боюсь, что нет. Что было бы по-другому?

– Все! Жизнь пошла бы по-другому…

Илюшин окончательно перестал понимать, о чем идет речь. Старик говорил так, словно был не в себе, однако в его невменяемость Макар не верил.

– Чья жизнь, Яков Матвеевич?

– Всех, всех… И девочек этих…

– Каких девочек? Из дома Шестаковых? Но я разговаривал с Эльвирой Леоновной, и она сказала…

На последнем слове его прервало громыхание ведра – Афанасьев яростно ударил по нему ногой, и ведро опрокинулось, загремело о соседнее и покатилось, рассыпая остатки земли, подпрыгивая на неровной почве.

– С Шестаковой?! С ней вы разговаривали? Да вы ничего не знаете! – закричал Яков Матвеевич, хватаясь за черенок лопаты. – Ничего! Никто ничего не может вам сказать!

Илюшин сделал шаг назад.

– Вы… это все… Ничего нельзя знать!

– Спокойно, Яков Матвеевич…

– Нет! Не знаете! И не лезьте, не вынюхивайте!

Афанасьев отпустил лопату, замахал руками на Илюшина, побагровел, и Макар испугался, что старика хватит удар.

– Уходите… – выдохнул тот, тяжело дыша. – Уходите отсюда!

– Яков Матвеевич, вам нужна помощь…

– Нет, не нужно! Ничего не нужно! Идите, идите!

Поколебавшись, Илюшин пошел к калитке. Возле забора он обернулся и увидел, что старик стоит, опершись на черенок лопаты, и смотрит в землю, словно видит на ней что-то. Краснота постепенно исчезала с его лица, и Макар решил, что может уйти, не беспокоясь за жизнь Якова Матвеевича.